Снова приснился сон, после которого ходишь, как мешком по голове ударенная, весь день. Осмыслить не пытаешься - сон, как всегда, открытый и понятный с первого прочтения, а вот давит что-то, как будто тяжёлая мысль какая-то неосознанная, роковая, окончательная. Хотя сон не был грустным во сне.
Детская площадка под окном бабушкиной квартиры на Большой Академической. Маленькая такая, с двумя качелями, "шведской" лестницей, "паутинкой" и песочницей. Обычная советская площадка, в меру обшарпанная. Я ступаю на неё. У меня нет возраста, я не понимаю, сколько мне лет. Вдруг оказывается, что площадка и не площадка вовсе, а огромное круглое озеро, и я не на качелях сижу, а это моя лодка - с качелями. Рядом появляются другие люди, тоже странно без возраста. Я их помню, мы вместе играли. Нам становится весело, мы гоняем свои лодки-песочницы, лодки-качели, лодки-лестницы по озеру площадки, брызгаемся, верещим. Лодки становятся больше и превращаются в яхты, с которых мы прыгаем "рыбкой" под улюлюканье и смех, вылезаем, прыгаем сальто, вылезаем, прыгаем... Странным образом вода начинает зацветать. Сначала подёрнулась ряской, потом ряска стала гуще, и вот уже прыгаешь не в чистую воду, а в болотину, яхта идёт медленнее, вязнет. В один прекрасный момент я прыгаю с борта и больно плюхаюсь на зелёную тину, не прорывая её до воды. Встаю, проминая зыбкую "почву", иду, ползу к краю озера-площадки. Рядом смех, радость, болтовня. Доползаю до края, где ложусь на тину и, упираясь руками в борт озера, пытаюсь сдвинуть вязкую "почву" от края, увидеть воду. После долгих усилий получается. Мне кажется, что сейчас завоняет болотной стоячей водой, но, опустив голову между тиной и бортом, обнаруживаю, что под тиной как была, так и осталась чистейшая вода, в которой дна не видно. Как молнией ударяет: почему же я, все мы видим только тину и больше не можем плыть, если под тиной не болото, но всё то же озеро? Оборачиваюсь и иду по тине обратно к застрявшей яхте, рассказать об открытии, только тут замечаю, что на бортах песочницы, на лестнице, на "паутинке", на опорах качелей висят фотографии в рамках. Подхожу ближе: чёрно-белые старинные снимки, как будто начала столетия, лица детей в ушанках, смешных шубках из стриженого бобра и в валенках. Кто-то решил выставку фотографий тут устроить, лица уже плохо различимы, но как будто знакомы. Кто это? Узнаю Сашку с дачи, Ленку, нескольких одноклассников, дворовых ребят, но не могу понять, почему фотографии такие старые, нам же всего... а сколько нам лет? Не знаю. Подходят другие, рассматривают фотографии, узнают кого-то, тычут пальцем, смеются, краем уха слышу: смотри, Сашка, он в 45 инфаркт схватил, о, а это Светка, её на пенсии машина сбила, а это... Смотрю на говорящих, Сашка и Светка тут, им по тридцати, не больше, смеются, как будто не про них. А фотографии становятся всё старше, истираются, выцветают, вот уже никого из снятых не осталось в живых, давным-давно. Смотрю на основание песочницы, лестницы, качелей, они уходят куда-то в ставшую совсем густой тину. Но ведь под ней вода, чистая вода, как в детстве! Почему мы все на детской площадке? Почему она стала болотом? Почему мы все умерли, ведь мы ещё живы!